Поющий тростник.  Монолог поэта

Поэт Александр ФАЙНБЕРГ

Часов мучительнее нет,
И нет страшнее истязаний,
Когда в груди не гаснет свет
Гонимых прочь воспоминаний…
Когда давно забытый взгляд
И слово без огня и пыла
Душе виновной говорят:
«Ты б не хотел, но это было…»

Эту статью я написал 2006 году, после съёмок документальной картины «Александр Файнберг». Эта картина мне далась очень легко. Снимали её практически 3-4 дня, словно на одном дыхании. 

Три белых девятиэтажных дома были построены сразу после землетрясения 1966-го. В них поселили актеров, писателей, архитекторов… С балкона восьмого этажа в безоблачную погоду видны чимганские горы. Оттуда же поднимается солнце, освещая удивительный город. А если опустить взгляд, можно увидеть здание старой Консерватории, Пушкинскую улицу, синие высотки на площади Хамида Алимджана. Тот, кто давал ордер на эту квартиру молодому поэту Александру Файнбергу, и не подозревал, какую великую услугу он ему оказал. На этом небольшом балконе под чай и сигареты стучала новая тогда пишущая машинка, у ног лежала любимая овчарка Грей… Жена Инна уходила в другую комнату или вообще уезжала к сестре, зная, что ему надо побыть одному…

Прошлой золотой осенью мы снимали здесь фильм о Саше. «Только я тебя прошу, не надо меня снимать за пишущей машинкой… А тем более, в галстуке…» Свитер, клетчатая рубашка, потертые джинсы, сигарета… После смерти собаки он не завел другую. И это тоже черта характера… Мы снимали его на этом балкончике, на перила которого беззаботно садились горлинки, на кухне в неярком, теплом свете бра. Он курил одну сигарету за другой и рассказывал о себе, о друзьях, читал свои стихи. И хотя разница в возрасте у нас почти в восемь лет, его воспоминания удивительно пересекались с моими. Названия улиц, имена, приметы города. Пронзительные, ясные стихи его, никогда не писавшиеся «на злобу дня», передавали время, в котором мы жили и живем. Ауру родного города, запах политой земли и вкус горячих лепешек.

Крутится лента диктофона, записывая монолог Файнберга. 

– Как я попал в Ташкент? (Саша смеется). Попал я сразу, просто родился здесь, на Тахтапуле. Я – коренной ташкентец. Другое дело, как попали сюда мои родители. Моя мать – москвичка, Анастасия Александровна, дочь представителя компании «Сименс» в России. Он был энергетиком, и когда пришла советская власть, пошел работать в систему ГОЭЛРО. Мама была красивой женщиной, она знала в совершенстве французский язык, вращалась в светских кругах. И вот в нее, двадцатилетнюю девушку, на каком-то из раутов, влюбился молодой человек, турецкий военный атташе. Это быстро заметили «наверху». Лучшего агента трудно было придумать. Ее вызвали на Лубянку, где поставили условие: или она будет сотрудничать с органами и поможет выкрасть у атташе какие-то секретные документы, или ее расстреляют. Мама, конечно, не согласилась. Ее не расстреляли, но сослали в далекую Сибирь, в Магадан, в деревню Комарово.

В «каторжной» столице колымского края она выжила. Выжила благодаря своим знаниям, эрудиции, способности грамотно составлять разные прошения и письма. Позже перебралась в Красноярск. В то время мой отец Аркадий Львович Файнберг, выпускник Технологического института, прибыл туда по направлению на работу. Он устроился по специальности на спиртовой завод главным инженером. Сам он родом был из Гатчины – Царского Села. Вот так их свела судьба: красавица-машинистка Анастасия приглянулась инженеру Аркадию. Через три месяца они поженились. 

Как-то отца вызвали в красноярскую «лубянку», где показали ему список сотрудников завода, которые, якобы, были «врагами народа». Его «очень попросили» поставить подпись под этим списком, подтвердить их «вредительскую деятельность». Но отец категорически отказался, доказывая, что эти люди – честные работники. В те времена это был вызов, и ему пригрозили, что теперь займутся им самим. Отец был лично знаком с тогдашним министром пищевой промышленности Анастасом Микояном. Он рассказал ему о своей проблеме, и Микоян нашел компромисс: «Ты должен немедленно уехать из Красноярска. Могу предложить тебе работу в Ташкенте или Кишиневе. Выбирай сам». Отец вернулся домой и рассказал все маме. «Рукой судьбы» стал Лева, мой старший брат. Леве в это время было 3 года. С него сняли шапку, бросили туда бумажки с названиями городов, и он вытянул «жребий» – бумажку с надписью «Ташкент». Так, в 1937 году родители с моим братом попали в Ташкент и поселились на улице Куйбышева, недалеко от Винзавода.

В 1939 году родился я. Мой брат ухаживал за мной, водил в сад. В 1946 году я пошел в школу №64 на Жуковской улице. Это было одноэтажное здание, бывшая приходская школа при немецкой кирхе. А заканчивал седьмой класс я уже в 50-й, четырехэтажной школе возле Сквера. Эта школа славилась во всем городе, и мы с гордостью называли ее «полтинником». 

Ташкент – город моего детства. А это самая золотая пора жизни. Шла война, мне было четыре года. Что я мог понимать тогда? Память выхватывает только какие-то яркие моменты. Вот мы с братом катаемся на деревянных самокатах на подшипниках. А рядом, по булыжной мостовой, грохочут на подшипниковых самодельных колясках инвалиды войны без ног, без рук. Играют на трофейных губных гармошках «Синий платочек», а им в помятые пилотки бросают монетки… 
Врезка: Голубая мостовая.

Генка-свист, бросай лапту!
В синем небе застывает
Черный мячик на лету…
…Под асфальтом скрыт булыжник.
Чуб у Генки поредел,
Навсегда за чьи-то крыши
Черный мячик улетел…

Помню, как мы с мамой ходили на базарчик на Жуковской, где эвакуированные меняли вещи на продукты. И там, как позже рассказывала мама, мы видели то Анну Ахматову, то Владимира Луговского, то жену Михаила Булгакова – Елену Сергеевну, великую актрису Фаину Раневскую. Помню, как мы бегали в парк Тельмана смотреть на съемки фильма «Два бойца» Леонида Лукова. Я до сих пор ощущаю незримое присутствие талантливых, великих художников, которых спас в те тяжелые годы Ташкент… 

Я очень гордился старшим братом. Он окончил школу с золотой медалью. С ним в классе учились его друзья, ставшие впоследствии знаменитыми людьми – актеры Роман Ткачук и Игорь Ледогоров. 
Первушка, Кашгарка, Тезиковка… До сих пор ласкают слух названия этих, «канувших в лету», ташкентских районов. Многоликий, разноплеменный, удивительный наш город…

В школе, где я учился первые годы, схлестнулись две волны. Часть ребят была из саларских трущоб — самостроев, которые почему-то назывались «Шанхаем» или «Нью-Йорком», и где в обилии существовали воровские «малины» и подозрительные притоны, а часть – с улицы Жуковской, где в бывших домах немецких поселенцев жили дети из «благопристойных» семей. Так вот, эти две волны образовывали удивительную, взрывоопасную, веселую и пеструю смесь. 
Снег. Салазки. Переулки.
Жизни ранняя пора.
Музыкальный дом шкатулки.
Звон резного серебра.
Счастье солнца и каникул.
В небо брошенный снежок.
Вкус сушеной ежевики.
Леденцовый петушок.

Дома было туговато с деньгами, поэтому после седьмого класса я поступил в топографический техникум, где стипендия была 40 рублей. А в те времена это было серьезным подспорьем! Теодолиты, нивелиры, съемка местности… А потом – призыв в армию. Существует мнение, что служба в армии – потерянное время. А я нисколько не жалею, что носил когда-то «кирзачи», пел строевые песни и, вытирая пот, копал под Сталинабадом (сейчас Душанбе) какие-то фортификационные сооружения и числился рядовым отделения связи саперного батальона. Это – тоже часть жизни, дорогой ее опыт.

Служу в пустыне. Подфартило.
Здесь тень – и та раскалена.
Здесь треснет кожа крокодила.
Но служба выдержкой красна. 

После армии поступил работать в топографию. В экспедициях объездил всю Среднюю Азию. Горы, пустыни, степи, города и кишлаки. И никакому туристу не дано увидеть и насладиться рассветами и закатами, подышать здешним воздухом, окунуться в ледяную воду горных саев, услышать пение птиц так, как невольно все это приходилось ощущать нам, топографам, геодезистам, геологам… Но меня тянуло писать. А писать стихи я начал с 9 лет. Конечно, это была ерунда, но мне нравилось что-то сочинять, рифмовать. Как-то я прочитал рассказ В. Катаева «Белый флаг». Он мне так понравился, что я переписал его в стихах и принес в школу. Учительница по литературе Валентина Сергеевна Смирнова даже прочитала эту «поэму» в классе. Но по-настоящему я стал писать, отслужив в армии, после работы топографом. В то время я серьезно увлекался футболом и с 14 лет играл вратарем за юношескую команду. Но футболистом я не стал, хотя многие говорили, что из меня мог выйти хороший вратарь… 

…По траве ветерок, ветерок. 
Мячик с пятки летит на носок.
И удар по воротам прекрасен, 
И никто вратарю не помог… 
Много лет спустя, я посвятил эти строки погибшим в авиакатастрофе ребятам из «Пахтакора»: 
До сих пор плачет ветер в лесах,
До сих пор ты ночами в слезах, 
Не грусти. Мы как прежде играем.
Просто наш стадион – в небесах…

Жизнь поставила все на свои места. Я понял, что должен писать, и поступил на отделение журналистики филологического факультета ТашГУ. Одновременно работал в многотиражке «Ташкентский университет». Печатал на машинке и правил чужие статьи, бегал по университету, собирая информацию, писал заметки. А в перерывах между газетной рутиной писал собственные стихи. Практически жил в университете. Редакция была рядом, на Сквере. Там же, в редакции газеты, я познакомился со своей женой. И все последующие годы Инна – моя муза, первая читательница и критик, редактор и кормилица.

Когда я устану, 
Пьяна от весеннего ветра,
Принеси мне сирени горькую ветку
Из того переулка,
Где в небе труба завода,
Где весна навсегда пригнула заборы.
Эта гроздь голубая – бальзам от печали.
Припаду к ней губами… 

В 1965 году вышла моя первая книжка «Велотреки». В этом первом моем сборнике было много подражательных стихов. Все тогда зачитывались стихами Вознесенского, Рождественского, Евтушенко. Сами они тоже начинали когда-то с подражания любимым поэтам. И я в своем творчестве пережил этот этап. Но помню трепет и ощущение счастья, когда взял в руки экземпляр моего первого поэтического сборника, пахнущего еще типографской краской. Бумага той книги уже давно пожелтела, я вижу в тех стихах все недостатки и огрехи, но это была МОЯ первая книга!.. 

Шестидесятые годы прошлого столетия, время, которое в последствии назовут «хрущевской оттепелью», не обошло стороной и нашу творческую интеллигенцию. Эти годы были одновременно и прекрасными, и трудными. В Узбекистане появились свои «шестидесятники», новая волна молодых поэтов – Эркин Вахидов, Абдулла Арипов, Аман Матчан. Они проламывали лед после сталинского режима. Писали остро и современно. Многим это тогда не нравилось. Их практически не печатали на родине. Я переводил их на русский язык, и эти книги издавались в Москве. До сих пор у меня с ними хорошие отношения, потому что они настоящие художники. 

…Меня пригласили работать в Союз писателей, помощником ответственного секретаря. В мои обязанности входили организационные дела по проведению съездов, декад, конференций, я должен был встречать и устраивать гостей, покупать билеты на самолеты и поезда. Работы, больше похожей на суету и маету, было много, но я все же умудрился выпустить вторую книгу. Она называлась «Этюд». За это время меня приняли в члены Союза писателей, и через некоторое время я ушел с работы. В те времена человек без штампа в паспорте о месте работы считался тунеядцем и подвергался всяческому осуждению со стороны общественности и милиции. Но если ты состоял членом какого-нибудь творческого союза, то мог не работать, то есть быть свободным художником. Свобода – это то, что мне и было нужно. Теперь я мог позволить себе никуда не ходить и нигде не числиться, а сидеть дома и работать. Это тоже было большим счастьем! Спустя некоторое время я выпустил третью книгу – «Мгновенья». 

Я часто вижу особняк старинный.
Снег на парадном. Снег на гриве львиной.
Заката и деревьев тишина.
Мороз в стекле узоры вырезает.
И женщина недвижными глазами,
Как из иконы смотрит на меня…

Все шло своим чередом. Но судьба зачастую решается по воле случая или благодаря какой-то встрече…
В 1970 году в Ташкенте проходила грандиозная выставка «Народное образование в США». Впервые словно приоткрылся занавес. Толпы людей отстаивали многочасовые очереди, чтобы своими глазами увидеть, как живут в загадочной, богатой и манящей Америке… 

Как раз в эти дни у меня проходили творческие вечера в Доме знаний, где я читал новые стихи, отвечал на вопросы. И один мой приятель из самых лучших побуждений пригласил американцев на одну из этих встреч. Когда зал уже опустел, ко мне подошли представитель радиостанции «Голос Америки» и куратор выставки. Они поблагодарили меня, поздравили и протянули сборники, чтобы я поставил на них свой автограф. Я с гордостью подписал: «В память о Ташкенте, А. Файнберг». За этой сценой видимо очень внимательно следили «искусствоведы в штатском». Буквально на следующий день меня обвинили в «связи с американцами». Все мои последующие книги исключили из планов всех издательств. Меня лишили права печататься в СМИ: в газетах и журналах на долгие-долгие семь лет. Можно не упоминать о безденежье того периода моей жизни, но как забыть отчаяние, безысходность и пустоту, которые я пережил?

И вот тогда меня выручило кино. Руководитель Сценарной мастерской «Узбекфильма», известный кинодраматург Одельша Агишев, внесший большой вклад в развитие узбекского кинематографа, кроме таланта сценариста обладал потрясающей чуткостью и сочувствием. Именно он пригласил меня в мастерскую. Первый мой сценарий, «Дом под жарким солнцем», был принят в производство. Получилась хорошая мелодрама. Картину сняли режиссеры Зиновий Ройзман и Юрий Бзаров. А в главных ролях снялись молодые тогда Диля Камбарова, Назим Туляходжаев, Отабек Ганиев. Потом по моему сценарию Альберт Хачатуров снял фильм «Мой старший брат». А режиссер Шарофат Шакирова сняла мультипликационный фильм «Волшебный смычок». 

Казалось бы, я нашел себя на новом поприще. Но тоска не проходила. Человека можно заставить отказаться от многих вещей. Но заставить поэта не писать стихи невозможно. Они приходят во сне, они приходят днем в солнечном свете, волнуют, мучают… Они ищут выхода, требуют читателя… И когда мне стало совсем невмоготу, я написал письмо Акилу Умурзаковичу Салимову, секретарю ЦК КП Узбекистана по идеологии, где подробно описал то, что со мной произошло. И задал главный свой вопрос: «Что же такого преступного я совершил?»

Как ни странно, но через некоторое время в Союз писателей пришел ответ с резолюцией А.У. Салимова: «Разобраться и помочь». И вскоре, в 1977 году, вышла моя следующая книжка «Стихи». Затем – «Далекие мосты», «Короткая волна», потом «Печать небосклона», «Невод», «Не плачь, дорога!». В Москве выпустили «Прииск», в Питере – «Вольные сонеты». Многие из них были напечатаны в русском издании периодической печати в США, в израильском журнале на русском и иврите, на английском в журнале «Мегаполис Интернейшнл». В настоящий момент мой друг и товарищ, поэт Рустам Муcурман, выбрал понравившиеся ему стихи и переводит их на узбекский язык. Как говорят в народе: «Худо хохласа», скоро узбекские читатели ближе познакомятся с моим творчеством. 

Я никогда не вымучиваю стихи. Иногда молчу по три года. Занимаюсь совершенно другими делами. Но когда ЭТО приходит независимо от меня, тогда я целиком отдаюсь работе. Главное ощущение, что это не я пишу, а что-то словно идет сквозь меня – я как поющий тростник… Я даже не знаю, что будет во второй половине строчки. Но не будь тех лет молчания, и ЭТОГО бы не было. Как бы накапливается опыт, запас жизни, души… Вот тогда пишется. 

…Приходит пора золотого пера,
Любимая,
Осень стоит у двора. 
Стоит, завтра над ней проплачет
Последний косяк журавлей… 

Но если вдруг начинаешь чувствовать, что повторяешься, значит, надо остановиться… И наступает молчание… Это происходит со многими художниками… 

Как-то позвонил мне Абдулла Арипов и в разговоре сказал, между прочим: «Я буду хлопотать о присвоении тебе «Народного поэта Узбекистана»… Я счел это хорошей шуткой и долго по этому поводу смеялся. А после вручения награды Абдулла сказал: «Ну, что ты смеялся?»

Позже Абдулла рассказал, как на заседании кто-то заметил, что Файнберг не узбек. На что Арипов ответил ему: «Да он больше узбек, чем я!» Проголосовали все единогласно.

Высшее признание своей награды я ощутил тогда, когда на моей родной улице меня остановил мужчина лет пятидесяти и, поздоровавшись, с улыбкой сказал: «Поздравляю Вас! Знаю, Вы сами никуда не лезли, к Вам народ сам пришел!» – и пожал мне крепко руку. 

…Дом снесли, но светятся сквозь ветки
В переулке два родных окна.
Светятся безропотно, устало.
Ждут меня, не гаснут на весу.
Где б меня по свету ни мотало
Умирать сюда я приползу.

Джасур ИСХАКОВ

Добро пожаловать на канал SREDA.UZ в Telegram

Добавить комментарий Отменить ответ

Ваш e-mail не будет опубликован.

Комментарий

Имя

E-mail

Сайт

семь  −  три  = 

Введите код с картинки (CAPTCHA)*

 Notify me when new comments are added.

Получать новые комментарии по электронной почте. Вы можете подписаться без комментирования.

Еще статьи из Для души