Боба

История, которую рассказывает наш новый автор Александр Абакумов, тепла и человечна, хотя речь в ней о собаке.История, которую рассказывает наш новый автор Александр Абакумов, тепла и человечна, хотя речь в ней о собаке.

Однажды летом, мне принесли щенка породы боксер. Щенок был рыжий, вернее светло-коричневый, только мордочка и вокруг глаз были черными. Шерстка у него была короткая, бархатистая, хвостик очень маленький, губы большие, в складках, а нижняя губка – черная, блестящая – выпирала вперед. Щенок был очень ласковый, обхватывал руку мягкими лапками и облизывал большущим языком.

В то время ему было два месяца. Согласно родословной его предки происходили из Германии и Чехословакии, и ему надо было дать кличку, почему-то именно на букву «К». Когда мы перебирали различные клички, щенок смотрел на нас снизу вверх, губы его отвалились назад, и из выпирающей нижней челюсти виднелся клык. Вдруг кто-то сказал: «Смотрите, клык!». Так и решили назвать – Клык.

Клык ел с удовольствием все, что ему давали, дочиста вылизывая чашку. На прогулке Клык много бегал, хватал зубами и подкидывал вверх бумажки и веточки. Когда его брали на поводок, Клык тянул с большой силой вперед. Прошло недели две, как вдруг Клык внезапно перестал есть. Он отказывался от самых лакомых кусочков, отводя в сторону грустные, безучастные глаза. Ночью щенка вырвало. Я пытался влить ему в рот лекарство и сделал клизму. Утром я положил Клыка на мягкую подстилку в корзину, сделал из ремня длинную ручку и, повесив корзинку через плечо, понес больного щенка в ветлечебницу. Клыку сделали анализ крови и выяснили, что у него энтерит – воспаление кишечника. Лечили его капельницами – утром глюкозу, в обед – трисоль.

Клык сильно похудел за два дня – выпирали ребра, лопатки. Взгляд был, по-прежнему, безучастным. Когда вводили иглу в вену, Клык не скулил, не дергался, как будто его лапка ничего не чувствовала, только смотрел огромными, грустными глазами. На третий день он напоминал скелетик, обтянутый кожей. Каждая процедура капельницы длилась около полутора часов. Клык лежал на металлическом столе, на байковом одеяльце. Я сидел рядом, придерживал своего любимца руками, нежно поглаживал и причитал – «Бобочка, миленький, не умирай, боже, пусть Боба навсегда останется таким же маленьким, как сейчас, лишь бы не умер».

В то время, в поисках ласковых слов, я стал называть его Боба, Бобочка. Первую пищу, которую он съел после начала лечения, я приготовил, из молотых на мясорубке кусочков постного сырого мяса, добавив немного соли и залив кипятком. На некоторое время это стало его основной пищей. Постепенно Боба стал кушать кефир, манную кашу. Молодость брала свое, и вскоре наш боксерчик стал таким же подвижным и жизнерадостным, как и до болезни. С моей легкой руки, дома все быстро подхватили новую кличку, только и слышалось – «Бобка, ко мне!», «Боба, иди кушать». Ну что ж, подумал я, раз он вернулся с того света, как бы родился заново, так и имя пусть будет новое. Постепенно все стали забывать старую кличку, и Клык навсегда превратился в Бобу.

В три месяца Боба из круглого, нежного щеночка превратился в нескладного, угловатого подростка. Лапы у него вытянулись, на плечах обозначились мускулы, раздалась грудь. Энергия била через край. На прогулке поводок всегда был натянут до предела, а когда щенка отпускали на свободу, то он носился галопом взад и вперед, круто разворачиваясь на месте. Когда что-то привлекало внимание Бобы, он принимал характерную стойку боксера, подняв голову, широко расставив передние лапы и отставив далеко назад вытянутые в струнку задние лапы. В такие мгновенья я смотрел на него с гордостью.

Чтобы у боксера был породистый вид, у него должны быть короткие, с острыми кончиками, стоячие уши. Для этого щенку боксера отрезают ушки. Эта неприятная процедура предстояла и нашему Бобе. Все знакомые и даже незнакомые люди говорили мне, что пора резать уши, потом будет еще больнее. Мне так нравилось гладить лобастую голову Бобы и теребить его длинные, мягкие, теплые уши. Одна мысль о том, что ему придется причинить жестокую боль, приводила меня в уныние и отодвигала решение о времени отрезки ушей. Однако я понимал, что если еще протянуть время, хрящи в ушах затвердеют, и операция будет невозможна или невыносимо мучительна. И вот, мы решились. Я сходил в ветлечебницу и договорился об операции.

Хирургом была симпатичная молодая девушка Ира. Глядя на ее хрупкий вид, ни за что бы не подумал, что она занимается таким серьезным и кровавым делом. Операцию назначили на воскресенье. Бобу поставили на металлический, с круглыми дырочками, белый эмалированный стол. Внизу стола был поддон из нержавеющей стали. Бобке сделали укол в вену – сильнодействующее снотворное. Во время укола Боба, как всегда, даже не моргнул глазом. Через некоторое время веки его смежились, и боксерчик уснул. Левое ухо, обработанное настойкой йода, зажали между струбцин – двух блестящих металлических скоб, изогнутых по форме будущего, красивого уха. Неторопливыми, но точными движениями скальпеля, Ира отрезала нежное, мягкое ушко, следуя изгибам струбцины. На белом срезе кожи показались капельки крови. Ира сняла струбцины, взяла приготовленные заранее нитки и кривую хирургическую иглу и стала накладывать шов за швом по всей длине среза. Делала она это мягко, но точно, без лишней суеты, время от времени промокая кровь тампоном из марли. Когда Ира накладывала последний шов, Боба зашевелился и открыл глаза.

— Смотри-ка, какой богатырь – и снотворное его не берет, — сказала Ира и сделала дополнительный укол. Мы перевернули щенка на другой бок. Боба крепко спал. Когда была закончена операция со вторым ухом и Ира аккуратно забинтовала головку, Боба открыл глаза. И опять ни звука. Только огромные карие глаза как бы говорили с укором,
— «Зачем мне сделали так больно». Когда мы везли Бобу домой, все встречные люди смотрели на щенка с участием, а в автобусе нам даже уступили место. На марлевой повязке проступили пятна крови.

Дома, Боба шатающейся походкой подошел к чашке с водой, шумно полакал, затем лег на свою подстилку и громко вздохнул – наконец-то, дома. Утром повязка сбилась, освободилось одно ухо, обезображенное швами и коричневой корочкой запекшейся крови. Я решился полностью снять повязку. Боба облегченно встряхнул головой и из-под засохшей корочки показались алые капельки свежей крови. Голова щенка стала неузнаваемой, уши выглядели страшно, но стояли торчком. Бобка, как бы повзрослел от пережитого.

В следующее воскресенье мы опять поехали в ветлечебницу к Ире. На этот раз обошлось без наркоза. Я слегка придерживал Бобу за голову, а Ира снимала шов за швом. Опять немного выступила кровь. В этот раз края ушей обработали зеленкой. Хорошо, что Бобик не видел себя, до того у него был страшный и в то же время страдальческий вид. Теперь я уже стал привыкать к его новым ушам, особенно, когда боксер вытягивался в своей характерной, напряженной позе, и стоящие торчком уши почти касались друг друга своими кончиками. Правда, в одном месте, шов немного воспалился и загноился, но я промыл его марганцовкой и посыпал толченым стрептоцидом. Вскоре ранка затянулась, и дальше заживление шло нормально.

Когда кто-нибудь из своих звонил в дверь, Боба всегда подбегал первым и бурно выражал свою радость, высоко подпрыгивая и хлюпая языком по воздуху. Лаял он редко, но издавал множество других звуков – шумные выдохи, вздохи, поскуливание, короткое завывание при сладком позевывании. Спал Боба очень крепко. Иногда он просто отдергивал лапу во сне, если кто-нибудь случайно задевал за нее, но не прерывал богатырского храпа. Однажды, в дверь раздался резкий, требовательный звонок. Дома оставалась только моя дочка, двенадцатилетняя Лола. Она спросила: «Кто там?» — «Я!», послышался ответ. Этот голос показался Лоле голосом тети, которая частенько заходила к нам в гости. Когда Лола открыла дверь, в прихожую бесцеремонно зашла полная цыганка, за ее спиной виднелись еще две смуглые физиономии.

«Девочка, водички дай попить!», — потребовала цыганка. Лола растерялась, не зная, как ей поступить. И тут в прихожую вышел заспанный Боба. Он вразвалочку подошел к незнакомке, уткнулся носом ей в коленку и шумно выдохнул. Этот звук произвел сильнейшее впечатление на всех вошедших. Напирая друг на друга, незваные гости, задом, вывалились на лестничную площадку. «Девочка, держи собаку! Не надо водички!» Когда дверь захлопнулась, Боба поднял на Лолу недоумевающий взгляд: «Странно, я только хотел познакомиться, а гости уже ушли!»

Шло время, Боба незаметно взрослел. Он прибавил в весе, раздался вширь, но, казалось, почти не подрос. Зато на плечах появились рельефные мускулы, вдоль позвоночника протянулись тугие жгуты мышц, шея по толщине сравнялась с головой. Ошейник с поводком я всегда одевал ему, не расстегивая, через голову. Особенно мощные были у Бобы задние лапы, казалось, он одел штаны-галифе. Я уже не мог угнаться за ним, и мы часто делали прогулки на велосипеде. Я держал одной рукой поводок, а Боба усердно тянул, иногда почти касаясь грудью земли. В такие моменты я откровенно восхищался внешним видом своего питомца.

Когда я возвращался домой, Боба проявлял особенно бурную радость. Он легко узнавал звук мотора моего «москвича», когда я подъезжал к дому. Когда я подходил к двери, из дома уже слышалось нетерпеливое, хриплое рявканье и завывание. Боба с детства привык встречать меня прыжками, но теперь он прыгал так, что умудрялся в полете пролизывать меня от подбородка до лба. За эти счастливые минуты мне приходилось иногда платить разбитой в кровь губой, когда в прыжке Бобины зубы встречались с моими. Я называл это «боксерским ударом». Особое счастье он испытывал, когда в прыжке цеплялся передними лапами мне за плечи, а задними обхватывал за пояс. В этот момент я поддерживал его снизу и тут же оказывался в безраздельной власти Бобкиного языка.

Боба рос добродушным псом, но иногда он мог уставиться на какого-нибудь незнакомца, вытянувшись в струнку и напрягшись до предела, шумными выдохами выдавая свое недовольство, поэтому я всегда водил его на поводке. Однажды, рано утром, мы увидели возле подъезда соседнего дома двух котов. Сгорбив спины, коты орали друг на друга, не замечая ничего вокруг. Боба сделал несколько мелких шажков назад – это был знак, что последует мощный рывок. Я был начеку, крепче ухватив поводок и твердо расставив ноги. Рывок был такой силы, что сорвал меня с места, но я вновь уперся, неимоверным напряжением удерживая поводок. Боба повернулся и взглянул на меня умоляющим взглядом. Я сдался, и не успел я щелкнуть карабином, как Боба уже мчался, вырывая когтями мелкие камушки из асфальта. При виде приближающейся с шумными выдохами массы один кот мгновенно исчез. Второй остался на месте. Я зачарованно смотрел, как при каждом прыжке у боксера взлетали вверх губы, обнажая розовые десны и клыки. Это был какой-то неумолимый ураган. Но кот устоял. Подбежав, Боба затормозил короткими прыжками и резко остановился. Противостояние длилось несколько секунд. Кот не сдвинулся ни на миллиметр. Затем Боба оглянулся на меня и, уловив укоряющую улыбку, повернулся и засеменил ко мне неторопливой рысью, смешно оттопырив уши.

Однажды в конце апреля, когда Бобе почти исполнился год, нам пришло приглашение на выставку. Я выполнил необходимые формальности, и вот наступил долгожданный день. На выставку мы пошли пешком, чтобы это выглядело, как прогулка. На стадионе «Старт», куда мы пришли, было уже очень оживленно. Вскоре я нашел группу боксеров. Здесь были собаки разных возрастов. Некоторые были высокими и стройными. Перебирая изящными лапами, они прижимали, сгорбившиеся, с опущенным задом спины, к ногам хозяев. Другие были полной противоположностью – грузные, бегемотообразные существа с отвислыми морщинистыми губами и складчатым лбом. Одного такого хрюкающего монстра хозяин еле удерживал, вцепившись обеими руками в широкий ошейник.

Вели себя собаки тоже по разному. Молодые, вроде Бобы, тянулись друг к другу, втягивая носом воздух, а затем, шумно выдыхая, вертелись, повизгивали. Взрослые ветераны вели себя спокойно, сидели или лежали, изредка встряхивались, позванивая многочисленными медалями. Но у всей этой команды было что-то неуловимо общее – здесь редко можно было услышать обычный собачий лай. Наконец началась выводка. Нас вызвали в круг, где сидели судьи. В нашей подгруппе было четыре кобеля. Один из них – бесспорный красавец с белой грудкой, а два других, на мой взгляд, выглядели более хилыми, чем Боба, хотя и более высокими.

Стали водить собак по кругу. Белогрудый, шел первым, с достоинством, держа высоко голову. За ним шли два других. Они нервно перебирали лапами, временами осаживая назад, и прижимаясь к ногам хозяев, настороженно озирались по сторонам. Последним вел Бобу я. Не знаю, что на него нашло. Он тянул меня вперед с неимоверной силой, уткнувшись носом в асфальт. Сверху он походил на какую-то черепаху без панциря. Мышцы на плечах, спине и задних лапах, перекатывались мощными буграми под атласной, рыжей шкурой. Я следовал за Бобой, иногда проскальзывая на подошвах по асфальту, с напряжением натягивая поводок.

За те несколько минут, что мы ходили по кругу, я ни на секунду не отвел взгляда от напряженной спины Бобы. Может быть, поэтому я не обратил внимания на то, что судья ни разу никого не переставил местами. Когда дали приказ остановиться, мы с Бобой, по-прежнему, замыкали колонну. Среди судей был один эксперт-кинолог – настоящий природный карлик, с выпуклым лбом и приплюснутым носом. Смешно разводя ручками и морща лоб, карлик повторял: «Что-то он у вас больно низкорослый!»

«Ты на себя в зеркало посмотри» — с досадой подумал я, кивая головой и уныло глядя в сторону. Еще, оказывается, у Бобы был неправильный прикус – верхняя губа не полностью прикрывала выпирающие нижние клыки. Боба получил четвертое место. Это была наша первая и последняя выставка.

Года за два до Бобы у нас поселилась небольшая черепашка. Дети давно просили меня принести домой черепаху. Назвали ее Дианка. Черепашка была в диаметре чуть больше стакана, с выпуклым верхним панцирем и четким черно-желтым рисунком. Дианка оказалась на редкость ручной, листья и цветы одуванчика она ела прямо на ладони. Вот только не захотела сидеть ни в клетке, ни в коробке. Нам надоело смотреть, как Дианка скребет угол коробки, и решили выпустить ее на пол.

Черепашка сама находила себе любимые места. Спала она обычно в гостиной, а когда хотела кушать, выползала на кухню. Особенно бурную радость вызывало ее появление зимой, когда Дианка спала недели две где-нибудь под батареей, а потом неожиданно выползала на кухню. Все старались угостить ее лакомыми кусочками – мякушкой хлеба, долькой помидора или яблочка. Когда появился Боба, он проявил к черепашке большой интерес, переворачивал ее на спину и даже пробовал грызть, но мы поругали его, и он оставил Дианку в покое. Зато Дианка всегда старалась быть поближе к Бобе. Несколько раз сонный Боба вставал и переходил на другое место, когда Дианка пыталась подползти ему под живот. В конце концов Боба смирился и спокойно спал вместе с Дианкой. Зато с этих пор нам никогда не приходилось искать черепашку. Когда Боба приходил с прогулки, то куда бы ни заползла Дианка, он первым делом ее находил и, лизнув языком, ложился рядом.

Однажды, придя домой, я с огорчением заметил, что Боба ласкается ко мне как-то сдержанно. Осмотрев собаку, я заметил на шее и морде ранки. Выяснилось, что в мое отсутствие, Бобу водили на собачьи бои. На эту акцию моих домашних подбил один знакомый, сам сотрудник милиции. Он уверял, что такая собака «страдает» без выхода агрессивной энергии, что она специально предназначена для боев и т.д. Я был сильно раздосадован случившимся, ведь Боба всегда был очень добродушным и к людям, и к животным, и я гордился этим. Постепенно разрозненный, несвязный рассказ моих домашних восстановил ход событий.

Собачьи бои устраивались нелегально, но и особой тайны не было. Рядом с областным УВД, в «центре Луначарского». Сами бои происходили на асфальтированной площадке, за оградой, во дворе «центра творчества молодежи». На этот раз сюда съехались несколько владельцев стаффордширских терьеров. Собаки рвались друг к другу, рычали, лаяли. Боба спокойно, без злобы смотрел на эту свору, редкими шумными выдохами выражая свое недовольство. Хозяева бойцовых псов заинтересовались Бобой, хвалили его, с уважением указывая на нижнюю челюсть с короткими, загнутыми назад клыками. Но, некоторые предостерегали: «Зачем вы привели сюда боксера? Порвут его!».

Так как Боба оказался в центре внимания, то его решили поставить на бой первым, со стаффордом по кличке «Алекс». Боба выступал под своей старой кличкой «Клык». По-видимому, Боба так до конца и не понял, для чего его сюда привели. Когда он оказался на площадке в кругу незнакомых людей и увидел против себя незнакомую собаку, то потянулся к ней, чтобы обнюхаться. Чужак, не давая времени на раздумья, с грозным рыком накинулся на Бобу и, навалившись сверху, яростно кусал шею и голову нашего домашнего любимца. Многие люди понимающе переглядывались, сочувственно качая головами. Боба, широко расставив лапы и опустив голову, терпеливо сносил эту жестокую трепку.

Постепенно терпение Бобы стало истощаться. Резким движением плеч, он сбросил с себя наседающего противника, и собаки вновь оказались друг против друга. Через мгновение Алекс вновь ринулся вперед. Но тут произошло неожиданное: морда стаффорда с закрытым ртом оказалась схваченной мощными челюстями боксера. Зрители онемели. В полной тишине слышно было только редкое сопение сцепившихся собак. Алекс упирался передними лапами в асфальт и, приседая назад, пытался вырвать свою морду из пасти Бобы. Боба застыл, как изваяние, широко расставив передние лапы. Выпученные глаза боксера ничего не выражали. В этот момент его морда была похожа на голову питона, заглатывающего добычу. Алексу становилось трудно дышать, и он все чаще ложился грудью и передними лапами на асфальт. Первым очнулся хозяин стаффорда: «Это не по правилам! Надо их расцепить и пусть дерутся нормально!» Когда Алекс уже полностью лег на грудь и не вставал, хозяин выдвинул новое требование: «Мы сдаемся! Уберите боксера!»

Но это было легче сказать, чем сделать. Мышцы на окровавленной шее Бобы как бы одеревенели. Задние ноги были вытянуты в струнку и застыли в страшном напряжении, только торчащий вверх обрубок хвоста иногда шевелился. Простое оттягивание собак друг от друга за шкуру ни к чему не привело. Хозяин стаффорда принес специальную круглую палку и стал протискивать ее под верхнюю челюсть Бобы. Боба перевел на него взгляд. Увидев это, хозяин бросил палку и отскочил: «Он на меня смотрит!»

Уже несколько человек пытались расцепить собак. Ни о каком продолжении боя не было и речи. Наконец, при помощи палки, нескольких десятков рук, криков, ругани и уговоров, Боба разжал челюсти и его тут же оттащили. Алекс, шатаясь, пытался встать, встряхивая изуродованной мордой. Если бы не вмешательство нашего знакомого, который уговорил выставить Бобу на бой, еще неизвестно, чем бы кончилось бурное разбирательство.
«Забирайте Клыка и быстрее уезжайте!» — посоветовал он.

Эта битва не прошла даром и для Бобы. Дня через два ранки от укусов воспалились и загноились, морда опухла и один глаз почти закрылся. Я промывал ему ранки слабо-желтым раствором фурацилина, а в одном месте, под ухом, даже пришлось выдавливать гной. Все лечебные процедуры Боба переносил, как всегда, стоически, не дергаясь и не издавая ни звука. Дома все старались угодить ему, заглаживая свою вину. Бобе разрешили теперь спать и в гостиной, когда мы собирались там вечером у телевизора. Но больше всего Боба любил притворяться маленьким. Когда я сидел в кресле, Боба подходил и клал свою морду мне на колени. Если он считал, что я не против, то потихоньку поднимал одну переднюю лапу, потом другую, затем незаметно заползал дальше, прижимаясь грудью и карабкаясь задними лапами. Я не выдерживал, помогал ему, и, наконец, скрюченный в три погибели, Боба умащивался у меня на коленях. Напоследок он бросал на меня благодарный взгляд и облегченно вздыхал.

Шли годы. Несмотря на то, что Боба не был победителем выставок, нашлась и для него подруга. С огромным волнением мы восприняли известие о том, что она родила пятерых щенков. Неожиданно быстро пролетел месяц, и нам предложили забрать одного щенка. Мы выбрали такого же, как Боба, без единого белого пятнышка, рыжего кобелька с черной мордочкой. Назвали его Клычок. Когда Боба появился у нас, ему было два месяца, поэтому я был растерян и удивлен, каким маленьким был щенок боксера в месяц. Лапки у Клычка были толщиной в палец, а головка чуть больше орешка. Ходил Клычок плохо. Его закидывало в стороны, и он часто падал.

Когда щенка первый раз пустили к Бобе, он смело пошел к опущенной вниз тяжелой морде отца. Боба понюхал своего отпрыска, слегка толкнул его носом в бок, и Клычок перевернулся на спину, подняв вверх бархатистые лапки. Постепенно щенок окреп, научился бегать, смешно подпрыгивая и пробуя на зуб все, что попадалось на пути. Нам пришлось вспомнить детство Бобы: всегда наготове была тряпка, чтобы вытирать многочисленные лужицы. Отец и сын целые сутки проводили вместе. Теперь мы уже не боялись за Клычка. Иногда даже сочувствовали Бобе. Энергичный щенок ни на минуту не прекращал игру, нападал на Бобу, кусал его за лапы, теребил за ухо. Когда собаки, наконец, засыпали, Клычок старался залезть на лежащего отца и спал у него на боку. Разлучались они только в то время, когда Бобу выводили на прогулку. Кушали они тоже отдельно — Боба на балконе, а Клычок на кухне. Быстро поев и вылизав чашку, щенок бежал к чашке отца, а тот, в свою очередь, проверял чашку сына.

Клычок прожил у нас полтора месяца. Он здорово вырос, окреп. И вот пришло время отдавать щенка новым хозяевам. Мы к нему очень привязались, даже была мысль оставить Клычка, но держать в квартире двух боксеров было бы очень тяжело. Когда Боба вновь остался один, он загрустил. Часто, бесцельно бродил он по кухне, обнюхивал все углы, вздыхал и лежал с открытыми глазами, погруженный в свои думы.

Прошло еще несколько лет. Боба начал стареть. Морда его, когда-то черная, теперь покрылась сединой. Боба уже не подпрыгивал, как раньше, и я приседал, чтобы он лизнул меня в лицо. Но на прогулке он, как и прежде, тянул поводок изо всех сил. Морда Бобы, кроме седины, была покрыта и многочисленными шрамами – следами случайных встреч с алабаями и стаффордширами, которых нерадивые хозяева иногда выпускают «побегать», не думая, что у них на пути могут встретиться безобидные пудели или спаниели.

С годами Боба еще больше привязался ко мне. Когда я бывал дома, главным его желанием было постоянно находиться рядом со мной. Он стал более послушным. Когда я заходил в магазин, то оставлял его сидеть на тротуаре, не привязывая, просто бросив поводок на асфальт. Боба сидел, как вкопанный, не спуская напряженного взгляда с двери магазина. Однажды я взял его с собой на базар. Народу там было очень много. Я на минуту растерялся, потом посадил Бобу, бросив рядом поводок. Нескончаемый поток людей обтекал сидящую собаку. Боба не сдвинулся с места, даже когда потерял меня из виду. Бедный пес, вероятно, думал, что уже не увидит своего хозяина никогда. Радости его не было предела, когда я поднял поводок. Он потянул меня к выходу с такой силой, что люди, до этого не замечавшие сидящую собаку, теперь отскакивали в сторону, толкая друг друга.

Постепенно Боба так завладел моим сознанием, что я думал о нем постоянно, что бы я ни делал и с кем бы ни говорил. Мозг сверлила одна мысль: как он там? Боба прожил долгую и, надеюсь, по-собачьи счастливую жизнь. В старости у него начались проблемы с пищеварением. Он стал привередливым в еде, иногда подолгу болел. В конце концов, он полностью отказался есть. Ему делали капельницы. Ничего не помогало. Боба умер ночью, посреди коридора, положив голову мне на ладони.

Александр АБАКУМОВ
sreda.uz, 5.1.2015г.

К сожалению. на фото не Боба. фото из Интернета.

Добро пожаловать на канал SREDA.UZ в Telegram

Добавить комментарий Отменить ответ

Ваш e-mail не будет опубликован.

Комментарий

Имя

E-mail

Сайт

восемь  −   = 

Введите код с картинки (CAPTCHA)*

 Notify me when new comments are added.

Получать новые комментарии по электронной почте. Вы можете подписаться без комментирования.

Еще статьи из