ПАМЯТИ БЕСПОКОЙНЫЕ СПОЛОХИ

9 мая — День Победы. В этот День мы вспоминаем своих родных, тех, кто воевал, тех, кто трудился в тылу. Гульнора Абдуназарова-Сейтмаганбетова посвятила свои воспоминания деду, которого никогда не видела. \»После войны в аул вернулся единственный, выживший в их семье мужчина – младший брат деда. Он, которому тогда едва перевалило за двадцать три, собрал осколки некогда большого семейства под одну крышу: свою мать, жену с сыном, моих бабушку с папой и овдовевшую сестру с племянником\».9 мая — День Победы. В этот День мы вспоминаем своих родных, тех, кто воевал, тех, кто трудился в тылу. Гульнора Абдуназарова-Сейтмаганбетова посвятила свои воспоминания деду, которого никогда не видела. \»После войны в аул вернулся единственный, выживший в их семье мужчина – младший брат деда. Он, которому тогда едва перевалило за двадцать три, собрал осколки некогда большого семейства под одну крышу: свою мать, жену с сыном, моих бабушку с папой и овдовевшую сестру с племянником\».

* * *

Посвящается деду, которого никогда не видела

Папе было четыре года, когда ушел воевать его отец. Письмо с сообщением о том, что он пропал без вести, пришло из-под Сталинграда. После деда не осталось даже снимка – не было тогда в Кзыл-Ординской глубинке фотографов. Поэтому папа помнил его по каким-то особым детским ощущениям – жесткая щетина щеки; удивительный полет высоко над землей, когда дед сажал его на коня, крепко придерживая мозолистой, а потому жесткой рукой; тяжесть большой шершавой ладони, словно шапкой накрывавшей бритую голову мальчишки. А вот лица не помнил, только лишь смутные очертания родного человека.

После войны в аул вернулся единственный, выживший в их семье мужчина – младший брат деда. Он, которому тогда едва перевалило за двадцать три, собрал осколки некогда большого семейства под одну крышу: свою мать, жену с сыном, моих бабушку с папой и овдовевшую сестру с племянником. Его собственный сын появился на свет в сорок втором. И поэтому деду Альмагамбету, как и миллионам, провоевавших детство собственных детей, не привелось наблюдать таинственный и мистический процесс появления в доме нового человечка, слышать его первые слова, видеть первые шаги. Он получил готового сорванца, а вернее – трех, в сущности чужих пацанят, поскольку, вопреки своей воле, бесконечно долго пребывал в ином пространственно-временном пласте, именуемом войной. Им всем надо было привыкать друг к другу.

Фронтовик был человеком суровым, терпеть не мог беспорядка и непослушания. Его гнева боялись не только мальчишки, но и женщины, в том числе, собственная жена. После очередной взбучки матери, тайком жалея сыновей, объясняли, что тяжелый нрав – результат страшной контузии.

Его система воспитания была довольно жесткой, сродни воинской дисциплине. Ко всем детям он относился одинаково, никогда никого не выделяя, в том числе, своего единственного ребенка. Мой папа, вспоминая детство, говорил, что не припомнит, чтобы дядя целовал, обнимал или гладил по голове двоюродного брата, а ведь он был самым маленьким из них. Только по прошествии многих лет отец понял, что дядя не мог себе этого позволить. Альмагамбет, не читавший никогда педагогических трактатов, слыхом не слыхивавший о различных психологических премудростях, но наделенный чувством обостренной справедливости, особой человеческой мудростью, на каком-то подсознательном, интуитивном уровне сделал свой сокровенный и очень важный для него вывод: внимание к одному несправедливо по отношению к двум другим мальчишкам, помнящим, а потому особенно остро тоскующим по ласкам своих отцов, навеки заключенных в том пространстве, из которого уже никогда не вернуться.

…В комнате папы висела большая фотография сухопарого, по-военному подтянутого, средних лет мужчины в старомодном костюме, грудь которого украшает обилие наград. Это – дед Альмагамбет. Он будто живой глядит на нас своим особенным пронзительным взглядом, который, как поется в одной из известных песен, «словно высший суд» для нас – его потомков.

…Папа несколько раз ездил в Волгоград, пытаясь узнать что-то о судьбе своего отца. Тщетно перечитывал списки погибших в Зале славы на Мамаевом кургане.

…Порой в жизни происходят странные совпадения, необъяснимо пересекая прошлое с настоящим, тревожа душу и будоража сердце. Недавно по телевидению транслировали фильм «Звезда». Разведгруппу из нескольких бойцов отправили в тыл врага, все погибли при выполнении практически невыполнимого задания. Их семьям сообщили о том, что они пропали без вести. И вдруг брат, гостивший у меня, дрогнувшим голосом убежденно сказал: «Это про нашего деда. Помнишь, бабушка рассказывала, что дед был очень метким стрелком и мог, как это сделал азиат – один из героев фильма, единым выстрелом попасть в глаз рыбе. Еще он знал заговоры и, чтобы снять порчу или охранить жилище, особым образом раскладывал по углам подожженные пучки бумаги и соломы, при этом нашептывая какие-то молитвы». Мистическим образом подобные ритуальные действия, один к одному, в заброшенном сарае совершал тот солдат из фильма перед своим последним боем…

Наверное, и мое поколение тоже родом из войны, хоть и родились мы в начале шестидесятых. Моя детская память как-то причудливо избирательно вобрала в себя не поддающиеся ретуши фрагменты, судьбы и лица, незримой нитью связанные с войной. Отдельные сколы памяти сохранились непередаваемо четко, словно событие происходило только вчера.

…Наш сосед, дядя Женя Осин, – весельчак и балагур, передовик производства, «вечный двигатель», не сидящий без дела ни минуту, накануне 9 Мая заметно преобразился. Новый серовато-голубой костюм, на котором красовались фронтовые награды бывшего танкиста, как-то сразу сделал его выше, оттенил глаза. Оказалось, что они у него небесно-синего цвета. Тетя Рита, провожая мужа на торжество, еще раз критически осмотрела своего ненаглядного, попутно смахивая несуществующие пылинки.

Вернулся дядя Женя не один, уже навеселе, пиджак, переброшенный через плечо, был изрядно помят. Вместе с другим ветераном они примостились на скамеечке у ворот за самодельным столиком, разместив на нем бутылку с водкой, огурец и пучок редиски. Увидев меня, девятилетнюю девчонку, он радостно подозвал к себе, сообщив товарищу: «Наша Гулька знает стихи о войне!» – и попросил почитать их. Ну, я и читала им от всей души.

Дядя Женя плакал навзрыд, таким этого сильного и неунывающего человека я видела впервые. Он не любил рассказывать о войне, не знаю, какую болезненную струнку задела стихами, что из тяжелого прошлого припомнилось ему, но до сих пор перед глазами плачущее, искаженное болью лицо, давно ушедшего из жизни соседа-ветерана.

… Много лет назад на сарыассийском вокзале из поезда вышел загорелый пожилой мужчина, рядом с ним был его взрослый сын. Они всем показывали смятый листок бумаги, на котором был записан адрес его фронтового друга. Им оказался Ганижон-ака Агзамов – отец моей подруги Джамили. Его искал и навстречу ему шел на протяжении более двух десятков лет этот слегка похрамывающий человек с наградными планками на груди. На страшном перекрестке войны, словно щадя и жалея двух молодых ребят – одного из казахского аула, другого из небольшого узбекского городка, – судьба подарила им друг друга. Оба плохо знали русский язык, никогда не покидали родных мест, почти еще дети, заброшенные в военное пекло, они стали друг для друга той опорой, которая помогла им выстоять и выжить.

…Вся детвора боялась бабу Шуру Прокофьеву, которая постоянно гоняла со двора играющих детей, при этом жутко ругалась и говорила, что нет от нас покоя. Она была участницей войны, на всех праздничных мероприятиях в школе бывала почетной гостьей, где рассказывала о событиях фронтовых лет. Но я запомнила ее другой, сидящей на лавочке с неизменным бокалом чая и непременно что-то жующей. Баба Шура перенесла ленинградскую блокаду, которая оставила на ней свою неизгладимую чудовищную печать – рефлекторное чувство неистребимого голода…

Гульнора АБДУНАЗАРОВА-СЕЙТМАГАНБЕТОВА
sreda.uz, 9.5.2013г.
Фото — из Интернета

Добро пожаловать на канал SREDA.UZ в Telegram

Еще статьи из Даты