ЗООПАРК МОЕГО ДЕТСТВА

ДВА ФЁДОРА
С раннего детства у нас в доме обитала всевозможная живность: собаки, птицы, кролики, аквариумные рыбки, ежи, черепахи, ящерицы и даже неядовитые змеи. Жили мы тогда в Ташкенте в собственном доме с большим тенистым двором. В семье все любили животных, кроме бабушки. Уже потом, в зрелом возрасте, я стал понимать, почему она не питала к ним особой привязанности. Могу представить состояние пожилой женщины, которая вечером, расстилая свою постель, обнаруживала на белоснежных простынях свернувшуюся клубком коричневато-желтую змею.
Сергей АЗАДОВДВА ФЁДОРА

С раннего детства у нас в доме обитала всевозможная живность: собаки, птицы, кролики, аквариумные рыбки, ежи, черепахи, ящерицы и даже неядовитые змеи. Жили мы тогда в Ташкенте в собственном доме с большим тенистым двором. В нашей семье все любили животных, кроме бабушки. Не то, чтобы она их не любила, скорее, была к ним равнодушна. Уже потом, в зрелом возрасте, я стал понимать, почему она не питала к ним особой привязанности. Могу представить состояние пожилой женщины, которая вечером, расстилая свою постель, обнаруживала на белоснежных простынях свернувшуюся клубком коричневато-желтую змею.

Помню, как долго объяснял ей потом, что это вовсе не ядовитая змея, а совершенно безобидная безногая ящерица – желтопузик, которая, сбежав из моего самодельного террариума, случайно попала к ней в спальню и, видимо, не найдя более подходящего места, спряталась в ее постели. Старушка ничего не хотела слышать и требовала, чтобы я немедленно перенес террариум с террасы во двор.

В другой раз у меня сбежали черепахи и расползлись по всему двору. Вольер, в котором они жили, был довольно просторным, и мне казалось, что вкопанная в землю сетка была гарантией его надежности. Знакомые и незнакомые люди несли в мой домашний зоопарк черепах со всех концов города. В то время у меня одновременно проживало 14 степных обитателей: от маленьких, еще мягких черепашек размером с куриное яйцо, до огромной, диаметром с приличную сковородку, старой черепахи «Тортиллы» – так ее прозвали мои родные. Своими мощными передними лапами «Тортилла» сумела раздвинуть тонкие прутья сетки и выползла из вольера. А за ней, естественно, выбрались и все остальные.

Надо же было такому случиться, чтобы «Тортилла» подобралась к стоящей посреди двора водопроводной колонке именно в тот момент, когда к ней подошла моя подслеповатая бабушка. Приняв черепаху за плоский камень, она поставила на нее ногу и стала набирать воду в ведро. Вдруг «камень» начал выползать из-под ноги, старушка потеряла равновесие и, громко причитая, растянулась рядом с колонкой. Не буду расписывать, что мне тогда пришлось выслушать, скажу только, что для бабушки все обошлось испугом и легкими ушибами.

Были периоды, когда в нашем доме и дворе одновременно проживали до десяти видов животных и птиц. Всех их нужно было накормить, напоить, почистить вольеры и клетки, а в аквариумах промыть песок, сменить воду и очистить стекла. Тогда еще не было таких зоомагазинов как сейчас, с различными кормами и всевозможными премудростями, облегчающими работу натуралиста. Приходилось самому заготавливать корма для разных видов живности, придумывать и изготавливать различные приспособления. Все это с детских лет возлагало на меня ответственность за судьбы подопечных и способствовало зарождению искренней любви к животным и к природе.

Думаю, что любовь к ним я унаследовал и от моей матери. Это была добрейшая женщина, любившая всех живых существ на земле. Нужно сказать, что животные в нашем доме боготворили ее и платили ей тем же. Мама «подогревала» мой интерес к живности еще и тем, что часто покупала познавательную зоологическую литературу, которую я с удовольствием изучал. Наверное, в этот же период во мне начал формироваться охотник, коим я и стал впоследствии. Несмотря на то, что всю свою жизнь был страстным охотником, я все же никогда не ездил на охоту ради уничтожения и никогда не добывал больше того, что можно было съесть. Для меня большее удовольствие доставляло наблюдать за природой и за дичью, чем стрелять их.

Как-то повелось в семье, что почти всем нашим животным и птицам мы давали имена. Как правило, эти имена зависели от индивидуальных черт характера и манеры поведения. Некоторые из них, своими необычными поступками, оставили неизгладимый след в моей памяти. В их числе два представителя отряда пернатых, живших у меня в разное время.

Фёдор первый

Тогда моя работа была связана с командировками в сельскую местность. Во время одной из таких поездок мы с коллегой жили в глинобитной саманной мазанке недалеко от колхозной фермы. На дворе стояла суровая для наших краев зима. Температура днем достигала небывалой отметки –17°. Чтобы не замерзнуть, приходилось постоянно протапливать наш домик. Когда в очередной раз под вечер, зашел в крошечный сарайчик за дровами, то в полумраке мне почудилось, что на полу кто-то зашевелился. Я присел и рядом с вязанкой дров увидел черный пушистый комочек.

Это была птица. Уже в мазанке, при свете лампы, разглядел, что это молодой скворец, но не майна, каких у нас в Узбекистане миллионы, а обыкновенный полевой скворец иссиня-черной окраски с металлическим блеском. Скворцы этого вида нечасто встречаются в наших местах. И еще я увидел, что у птицы сломано крыло. Мне и раньше доводилось подбирать рядом с осветительными столбами голубей и перепелов с перебитыми крыльями. Видимо, во время ночного перелета, ослепленные ярким светом ламп они сильно ударялись о невидимые в темноте провода, ломали крылья и падали на землю. Похоже, что и моего скворца постигла та же участь, и чтобы укрыться от холода раненная птица забралась в сарайчик через неплотно закрытую дверь. Конечно, она бы неминуемо погибла, не подбери я её в тот вечер.

Мне пришлось перетянуть нитками крылья скворца или, как говорят, сделать связку. Посредством такой несложной «операции» достигаются две цели: во-первых, у птицы временно исчезает способность летать; во-вторых, больное крыло фиксируется неподвижно, что способствует быстрому заживлению. На второй день оголодавший скворец уже ел маленькие кусочки сырого и вареного мяса. Правда, для того, чтобы накормить, мы с товарищем в течение получаса тщетно пытались поймать его под кроватями и шкафом. Но когда нам это удалось, птица не заставила себя уговаривать. Неделей позже, когда наша командировка подошла к концу, скворец сам выбегал из-под кроватей, едва на пол ставили тарелку с нарезанными кусочками мяса.

Дома нас со скворцом радостно встречала вся семья. Поселили его на застекленной террасе в просторной клетке, которую поставили на тумбочку, рядом с обеденным столом. Он быстро привык к тому, что поблизости постоянно находились люди, потому что большая, теплая терраса служила нам и кухней, и столовой. Вскоре скворец перестал испуганно метаться по клетке, и мне даже показалось, что он нас слушает. Всегда энергичный и бодрый, он затихал, когда кто-нибудь из нас, разговаривая, приближался к клетке и, склонив голову набок, явно прислушивался к человеческой речи.

В один из январских дней мы всей семьей пили чай на террасе и обсуждали планы на выходной. Вдруг, в самый разгар оживленной беседы, раздался громкий свист. Все разом замолчали и уставились на скворца, но тот спокойно сидел на жердочке, слегка склонив набок голову. Мы продолжили разговор и снова услышали несколько замысловатых свистящих звуков.

Сомнений быть не могло – наш воспитанник начал петь. Все стали радостно обсуждать вокальные способности певца (из орнитологической литературы определил, что мой скворец был самцом). Наши возгласы нисколько не смущали вокалиста, и он громко продолжал свистеть. Его песня состояла из десятка красивых и мелодичных колен, похожих на звуки флейты. Чтобы лучше слышать друг друга сквозь громкие птичьи трели, нам приходилось почти кричать. Но и скворец не отставал от нас. И чем громче говорили мы, тем громче он пел. Кончилось тем, что скворец нас перепел: только после того, как мы, почти охрипшие от крика, замолчали, он исполнил еще несколько колен и тоже умолк. Как только мы снова начинали говорить, начинал петь и скворец. Продолжить разговор мы смогли лишь после того, как жена накрыла клетку большим темным платком.

Всякий раз наш скворец, без ложной скромности заливался трелями, стоило только громко заговорить рядом с клеткой. Зная эту особенность, я в любое время мог без труда продемонстрировать гостям его талант. Стали думать, как назвать певца. Скворец своим поведением напоминал моего друга-охотника Фёдора: такой же энергичный, деятельный, активный, а самое главное, он тоже без всякого смущения мог включиться в любой разговор, даже с незнакомыми людьми, и всегда говорил очень громко. Заключительную точку в этом споре поставил сам скворец. После того, как имя моего друга многократно прозвучало около клетки, мы с изумлением услышали, как способная птица свистом, напоминающим дребезжащий дискант, нараспев произнесла: «Фее-дяя…». Мало того, что скворец прекрасно пел, так он мог еще и говорить! Впоследствии, за короткое время птица научилась отчетливо выговаривать несколько простых слов. В общем, наш скворец был прирожденным артистом.

Через три недели я снял с крыльев птицы фиксирующие связки. Теперь Федя свободно порхал по клетке и, было очевидно, что крыло зажило. Я прекрасно понимал, что для восстановления прежней физической формы, он должен много летать и ему необходимо пространство, гораздо большее, чем клетка. Поэтому, для пробных полетов, было решено выпустить его на террасу. Я ожидал, что едва открою дверцу, как птица пулей вылетит из клетки. Но не тут то было. Федя настолько привык к своему жилищу, что ни за какие коврижки не хотел из него выбираться. Тогда мне пришлось пойти на хитрость.

Федя очень любил вареные сосиски, нарезанные тоненькими брусочками размером со спичку. Видимо внешний вид «сосисочных спичек» напоминал скворцу земляных червей, которые ему так нравились. Приготовив его любимое блюдо, разложил несколько розовых брусочков на ладони и поднес к открытой дверце клетки. Федя сел на край дверного проема и вытянувшись как струна попытался достать брусочки. Я отодвинул руку чуть дальше от дверцы. Тогда он вспорхнул, пересел ко мне на руку и схватил брусочек в клюв. Яростно мотая головой, он стал отбивать его об мою ладонь. Именно так скворцы на воле оглушают извлеченных из земли червей, и только после этого съедают.

Закончив жестокую экзекуцию над сосисочным червяком, Федя вернулся на край дверного проема и мгновенно съел брусок. Я отошел на метр от клетки и снова вытянул руку с нарезанными сосисками. Скворец опять пересел на мою ладонь, оглушил брусочек и полетел в клетку доедать его. Такие манипуляции мы с Федей проделали еще несколько раз, пока не отдалился от клетки метров на десять. Съев на моей ладони последнюю сосиску, скворец полетел уже не в свою клетку, а устроился на шкафу. Так Федя начал летать по террасе. Но едва садилось солнце, как скворец непременно возвращался в клетку и ночевал в ней. Мы перестали закрывать дверцу. Федя утром сам покидал родные пенаты, весь день летал по террасе, а вечером возвращался в свою «крепость».

Так прошла суровая зима. В апреле весна окончательно вступила в свои права. По-настоящему пригрело солнце и на деревьях распустились листья. Наш двор огласился птичьими песнями. Каких только птиц не увидишь весной в Ташкенте: крупные и мелкие, певчие и молчаливые, яркие и невзрачные. Весь этот набор пернатых в одночасье объявился и в нашем саду. Среди прочих птиц появились скворцы, подобные нашему. Федя заметно оживился, стал почти все время проводить на кухонном шкафу, с которого открывался прекрасный вид на наш сад. Он охотно откликался на трели, доносившиеся оттуда. Сердце сжималось, когда он вдруг начинал беспокойно метаться с клетки на шкаф и обратно при виде стайки скворцов, разгребавших во дворе влажные листья.

Семейный совет длился недолго. Как бы мы не любили нашего говоряще-поющего «артиста», как бы он не был нам дорог, мнение было единодушным: выпустить Федю на волю. На следующее утро я вынес клетку с любимцем во двор, открыл дверцу и повесил на урючину, рядом с тем местом, где вольные скворцы любили копаться в земле. За дальнейшими событиями через окна террасы наблюдала вся семья. Вскоре прилетели три скворца и как обычно стали разгребать прошлогодние листья в поисках дождевых червей. При виде сородичей Федя вылетел из клетки, сел на соседнюю ветку и весело защебетал. Одина из птиц, сидевших на земле, как потом выяснилось самочка, подлетела к Феде и села рядом. Тогда наш скворец залетел в клетку и, высунув голову из дверцы, снова запел, видимо, приглашая в гости. Но скворчиха не поддавалась на уговоры. Тогда Федя вновь сел на веточку рядом с дамой. Спев несколько песенок, опять залетел в клетку.

Он приглашал ее в свой дом, где безопасно и много вкусной еды, а она не понимала, зачем кавалер зовет ее в неволю и что может быть хорошего за этими железными прутьями. Так повторялось много раз. После обеда скворчиха улетела. Мы думали, что Федя последует за ней, но он не поддался девичьим чарам и категорически отказывался выселяться из родной клетки на волю. Вечером я занес клетку на террасу, но утром снова повесил во дворе. На следующий день события почти в точности повторились. Самка снова прилетела, Федя полдня распевал ей песни, приглашая в клетку, она не соглашалась. Правда, были и положительные сдвиги. Ближе к вечеру мы наблюдали такую картину: Федя энергично разгребал сосисочные брусочки на дне своей «крепости», а скворчиха, свесившись вниз головой с купола клетки, заглядывала в открытую дверцу и с интересом наблюдала за активными действиями ухажера. Но вскоре она вновь улетела.

На третье утро я в очередной раз вынес нашего домоседа во двор, но наблюдать за ним не стали – у каждого были свои неотложные дела. Когда в обед мы все вместе собрались на террасе и взглянули во двор, то ахнули…

Видимо, мой скворец, по орнитологическим меркам был красавцем, потому что мы с удивлением увидели скворчиху в его клетке. Федя сидел на жердочке и наблюдал, как дама его сердца доедает последние брусочки. «Эдак, на всех скворцов сосисок не напасешься!» – пошутила жена. Федор был настоящим самцом, и мы все гордились им. Это ж, каким птичьим шармом и обаянием нужно было обладать, чтобы за три дня так очаровать молодую и красивую скворчиху, что она добровольно согласилась поменять вольную жизнь на заточение и поселиться в клетке. Только сильные мужские особи могли добиться такого блистательного успеха!

Но природу не обманешь, и ближе к вечеру случилось то, чего мы так долго ждали – молодожены вместе выпорхнули из клетки и улетели. Больше мы их не видели.

Еще долго мы потом вспоминали Федю. Через год, весной стайки скворцов снова прилетели в сад и, весело перекликаясь, ворошили старые листья. Я вышел на крыльцо и наудачу громко произнес имя нашего любимца. Испуганные скворцы взлетели на дерево. И… О, чудо! Нам показалось, что одна из птиц отозвалась ответным эхом: «Фее-дяя…». Возможно, одичавший Федя действительно вернулся и откликнулся на мой зов, но, скорее всего нам это послышалось, и мы приняли желаемое за действительность, потому что всем нам очень этого хотелось.

Фёдор воинственный

Он появился в нашем доме через несколько лет после скворца, но тоже при необычных обстоятельствах. Тогда я с друзьями часто ездил на охоту на Северный Айдар. Это огромное озеро на юго-восточной окраине пустыни Кызылкум в Узбекистане. Оно манило нас своей необыкновенно красивой природой, огромной акваторией водной глади и прибрежной зоной, изобилующей всевозможной дичью. Из-за отдаленности, прилегающая к озеру пустынная территория была практически не заселена, если не считать дюжины чабанских кошар, разбросанных на расстоянии 20-30 километров друг от друга.

Как-то раз, в сентябре возвращались мы с Айдара в приподнятом настроении – открытие охотничьего сезона было удачным. Погода стояла солнечная, на небе ни облачка. В Кызылкумах в сентябре еще очень жарко и днем температура достигает + 45°. Ехали по бездорожью, так было короче. Мы находились километрах в десяти от берега и, примерно на таком же расстоянии от ближайшей кошары, когда наш УАЗик неожиданно налетел на кусок старой, ржавой колючей проволоки, невесть откуда взявшейся в этих песках. Пришлось остановиться и менять переднее колесо на запаску.

Во время замены мне послышалось едва уловимое: «ко-ко-ко… ко-ко-ко…». Квохтанье доносилось со стороны ближнего бархана и походило на куриное, только очень слабое. Но откуда посреди пустыни могла появиться курица? Я внимательно прислушался и уже более отчетливо услышал знакомое «ко-ко-ко… ко-ко-ко…». Любопытство взяло верх, и я направился к бархану. Обойдя его вокруг, с обратной стороны обнаружил старую полуразрушенную неглубокую норку, в которой лежал обыкновенный домашний цыпленок. Его тело находилось в тени маленького углубления, а голова не помещалась и оставалась под нещадными солнечными лучами. Широко открытый клюв красноречиво говорил о том, что цыпленка мучает жажда. А если учесть, что в радиусе 10 километров воды нет, то можно было догадаться, что пить ему хотелось уже давно. В общем, малыш был еле живой. О том, как этот бедняга попал сюда и сколько времени пробыл в норке, можно только догадываться. Хотя, вероятнее всего, без коварной и хитрой лисы здесь не обошлось.

Я решил напоить цыпленка. Поймать его не составляло труда — накрыл норку своей курткой и осторожно вытащил щупленькое тельце. Обмакнул клюв в колпачок от солдатской алюминиевой фляжки, наполненный водой и цыпленок, почувствовав влагу, с жадностью стал пить. Пока меняли колесо, он выпил несколько колпачков воды. Совесть не позволила оставить несчастного цыпленка здесь и обречь на гибель, ведь его либо съест лиса, припрятавшая малыша «про запас», либо он умрет без еды и воды. Так цыпленок попал ко мне домой.

Он сразу полюбился моим родным, а после того, как я рассказал о его «тяжелом сиротском детстве» и об опасных странствиях по пустыне, приемыш стал, чуть ли не центральной фигурой в доме. Цыпленок тоже полюбил всех членов семьи, и за каждым ходил по пятам. Мне, он, буквально, не давал проходу, ластился как кошка и своей необыкновенной преданностью явно показывал, что понимает, кто его спаситель.

Прошло два месяца. Цыпленок быстро взрослел и поправлялся. Со временем у него появился небольшой гребешок, и стало ясно, что это петух. Мы назвали его Федей в честь нашего талантливого скворца, обретшего свободу. Вскоре выявились две странные особенности: во-первых, по мере роста он становился несколько кособоким — правое плечо было чуть выше левого, а во-вторых, у него на лапах быстро росли выступающие назад большие шипы. На мой взгляд, обе эти странности вполне объяснимы. Кособоким он стал в результате того, что лиса, укравшая его с чабанского хозяйства, слегка «помяла» бедолагу пока уносила ноги от собак пастуха и деформировала еще не окрепшие цыплячьи косточки. А быстро растущие шипы подтверждали версию о том, что цыпленок украден с кошары чабана.

Дело в том, что в Средней Азии среди чабанов распространены петушиные бои и многие пастухи, наряду с обычными курами, разводят и бойцовых петухов. Такие петухи отличаются агрессивным характером, и при любом удобном случае пускают в ход свое грозное оружие – длинные и острые задние шипы.

Федору жилось у нас привольно. Он быстро освоился не только в нашем дворе, но и в соседском, поскольку забор, разделяющий участки, был условным. Большая калитка в заборе никогда не закрывалась, и он свободно разгуливал везде, считая себя полновластным хозяином на обеих территориях. У нас были хорошие соседи. Они любили Федю, так же как и мы. И он относился к ним по-доброму. Единственным человеком, которого почему-то недолюбливал петух – была соседская девочка Аня. Он не проявлял к ней злобной агрессии, но и назвать их отношения доброжелательными тоже было нельзя. Когда Аня выходила во двор, петушок не упускал случая клюнуть ее из-под тишка в туфельки или «ущипнуть» клювом за колготки. Иногда из-за таких «ласк» Аня уходила со двора в порванных колготках. Девочка вынуждена была выходить из дома с прутиком – при виде такого «аргумента» Федя уже не решался приставать к ней.

Каждое утро в нашем доме начиналось как в деревне. Федя вскакивал на спинку деревянной скамейки, стоящей во дворе, задирал голову и начинал громко кукарекать, возвещая на всю округу, что наступило утро и пора вставать. Для полной идиллии и сходства с деревней недоставало только мычания коров за окном и крынки парного молока на столе. Справедливости ради нужно признать, что просыпаться под его кукареканье было куда приятнее, чем под звон будильника.

Сначала, когда Федя был еще совсем маленьким, мне не раз приходилось спасать его от кошек. Мы знали, если со двора доносятся истошные крики малыша, то это означало, что за убегающим цыпленком охотится кошка и пора идти на помощь. Но через полгода во дворе стали раздаваться совсем иные звуки. Это были жалобные кошачьи вопли. И тогда я решил выяснить, кто обижает соседских кошек, беспардонно разгуливавших в нашем дворе. Мне повезло и сидя на террасе я стал свидетелем такой картины.

С верхней кромки забора во двор спрыгнул здоровенный полосатый кот. В это время в другом конце двора Федя деловито рылся в цветочной клумбе. Увидев непрошенного гостя, петух мгновенно преобразился. Он как-то напрягся, скособочился больше обычного и крадучись, полубоком стал приближаться к коту. При виде петуха у полосатого разбойника волосы встали дыбом, он фыркнул, воинственно выгнул спину и протяжно-гнусным воплем возвестил, что готов к бою. Тем временем Федя бесстрашно подошел к коту, издал короткий боевой клич и без раздумий вступил в схватку с превосходящим его по размерам противником. Он слегка подпрыгнул, развернулся в воздухе, и, резко выбросив назад обе ноги, ударил длинными шипами своего давнего обидчика.

Кот, видимо, не ожидал такого стремительного наступления. У него сразу пропал воинственный пыл, и он с жалобным воем бросился к ближайшему дереву. Петух, расправив крылья, погнался за ним. Когда кот, взобравшись на дерево на метровую высоту, казалось бы, уже оторвался от своего преследователя, Федя предпринял вторую атаку. Он подлетел вверх, и, развернувшись в полете, нанес коту еще один сильный удар острыми шипами. Наглый кот с истошным визгом свалился с дерева и стремглав бросился к спасительному забору. В два прыжка горе-боец преодолел высокий забор и был таков. Федя победно промаршировал пару раз вдоль забора с распушёнными крыльями и с достоинством удалился. Поистине это был красивый бой, закончившийся победой в виду явного превосходства более слабого на вид Федора. Теперь за жизнь петуха можно было не опасаться. А через месяц в нашем дворе уже не появлялась ни одна кошка. Федя, не хуже собаки, всех их разогнал.

С нашими гостями петух вел себя вполне прилично. Он подходил к знакомым и незнакомым людям, позволял гладить себя, а к некоторым, в знак расположения, мог даже запрыгнуть на колени или потереться о ногу. Но он никогда не терпел грубости и панибратства, никому не позволял брать себя в руки. Только я мог делать с ним всё, что заблагорассудится.

Но одного человека Федя, почему-то, невзлюбил сразу. Это был мой пятидесятилетний водитель Сулейман. С первого дня петух стал относиться к нему откровенно враждебно, и я ничего не мог поделать. Сулейман был человеком добрейшей души, и к животным относился с пониманием, можно сказать даже любил их. Как только водитель заходил во двор, Федя, без каких-либо причин подскакивал к нему, и высоко взлетал вверх. Он норовил ударить шофёра своим грозным оружием, как только шипы оказывались на уровне головы. Сулейман был небольшого роста, и выпады петуха были довольно опасными, но энергичный мужчина всегда успевал увернуться от драчуна.

Задолго до прибытия Сулеймана, Федя каким-то непостижимым образом чувствовал его приближение. Обычно петух разгуливал по двору, что-то выковыривая из земли, или разгребал собранные в кучу листья. Вдруг он резко преображался: правое плечо поднималось значительно выше левого. Он подходил к железным воротам, через которые гости попадали в наш дом, расправлял крылья, и, недовольно квохтая, слегка подпрыгивая и переминаясь с ноги на ногу, начинал ходить перед калиткой. А через пять минут на улице раздавался скрип тормозов и входил Сулейман. Мы уже точно знали, если Федя нервно пританцовывает возле ворот, значит, через несколько минут появится Сулейман. И петух никогда не ошибался. Поэтому, как только Федя начинал выплясывать свой боевой танец, я быстренько закрывал его в кладовке.

Год пролетел незаметно. Федя стал рослым петухом с налитым красным гребнем и яркой, красивой окраской. Все настолько привыкли к нему, что считали членом семьи. Но в конце декабря петух пропал. Утром он еще гулял во дворе, а к обеду бесследно исчез. Мы долго звали его (обычно он тут же прибегал на мой зов), искали в нашем дворе, у соседей, на улице, но безрезультатно – Федора нигде не было.

Единственным разумным объяснением его исчезновения могло быть следующее. Соседская девочка Аня имела привычку подолгу разговаривать у открытой двери с подружками, стоящими на улице. Во время разговора Федя незаметно «проскальзывает» под ногами девчонок и оказывается на улице. А там петух мог подойти к любому человеку и даже забраться в открытую дверцу чужой машины, ведь он был абсолютно ручным. О последствиях такой вылазки можно только догадываться. Возможно, случайно так и произошло. Но мы также понимали, что любому человеку, а тем более подростку, быстро надоест выходить в собственный двор с прутиком, и девочка могла специально оставить открытой дверь на улицу. Однако Аня утверждала, что ничего подобного не делала. Так или иначе, но Федю мы больше не видели.

Федор был удивительным петухом, которому была уготована необычная судьба: он появился ниоткуда, и исчез в никуда. Он мог любить и ненавидеть, причём, объекты своей любви и ненависти выбирал по известным только ему одному критериям. Немало лет минуло с той поры, но и теперь мы с удовольствием воспоминаем о проделках бойцового петуха, заменившего нам собаку.

Сергей АЗАДОВ

Добро пожаловать на канал SREDA.UZ в Telegram

Добавить комментарий Отменить ответ

Ваш e-mail не будет опубликован.

Комментарий

Имя

E-mail

Сайт

 −  четыре  =  4

Введите код с картинки (CAPTCHA)*

 Notify me when new comments are added.

Получать новые комментарии по электронной почте. Вы можете подписаться без комментирования.

Еще статьи из Биоресурсы